ОБЪЕКТИВИРУЯ МЕТАФОРЫ: КАК НЕЙРООТЛИЧНЫЕ ЛЮДИ ПОГРУЖАЮТСЯ В МИР ИСКУССТВА В МУЗЕЕ МОСКВЫ
#История с продолжением
В этом году мы планируем больше рассказывать о победителях конкурсов «Без исключения» разных лет. Первый материал года — о Музее Москвы. «С каждым годом все интереснее наблюдать за тем, как развивается музейная инклюзия, какие яркие и необычные проекты рождаются в разных городах. Хочется, чтобы партнеры могли больше узнавать друг о друге, взаимодействовать между собой, обмениваться опытом и идеями, — говорит Эльвира Гарифулина, программный директор фондов «Абсолют—Помощь», «Свет». — И нам важна устойчивость инклюзивных практик, когда и после окончания срока поддержки фондом инклюзия в музее развивается. Музей Москвы — как раз пример истории с продолжением. И у всех нас есть возможность получить интересный инклюзивный опыт, сходив в музей».
Дворик Музея Москвы на Зубовском бульваре, группа людей тянет веревочку. Что происходит? Посетители музея воспроизводят акцию творческой группы «Коллективные действия», готовясь посмотреть на фотографии серии «Поездки за город» московских концептуалистов. Именно так, повторяя или объективируя метафоры, нейроотличным людям проще постигать искусство, уверена Полина Жураковская, старший научный сотрудник музея Москвы.
Полина курирует исторические исследовательские выставки, которые проходят в музее. По образованию – социолог, социальный антрополог. Погружаться в тему инклюзии начала во время обучения в Лондонском городском университете. Придумала проект «Я и город» и лабораторию «Кувшин слов», которые получили поддержку в рамках конкурса «Без исключения» фонда «Свет».
Мы поговорили о том, почему куратор должен думать о доступности, в чем преимущества ясного языка и как опыт общения с людьми с разным опытом восприятия упрощает любые коммуникации.
Полина, обычно вопросами доступности в музеях занимаются отдельные сотрудники или специалисты отделов гостеприимства, образования, экскурсий. Вы же – куратор…
Так сложилось. Надеюсь, у нас появится отдельный специалист, который будет развивать доступность. Но мне кажется, что кураторам полезно погружаться в тему инклюзии, хотя у нас эта практика еще не закрепилась. Как бы мы не адаптировали пространство, если инклюзия не «вшита» в выставки, музей не станет доступным. Контент на входе в музей — хорошо, но посетители приходят на выставки. В курсе, который я проходила в университете City, специалисты музея V&A много рассказывали, как кураторы вместе с архитекторами готовят выставки именно с точки зрения доступности. У нас пока архитектура выставок — чистое творчество, оторванное от посетителей. Поэтому появляются неудобные подиумы, витрины, в которых не все могут что-то увидеть. Универсальный дизайн — утопия, но любая утопия показывает, к чему надо стремиться, как кривая стремится к асимптоте. Проколы тоже будут. Но само желание добиться максимальной универсальности — уже полшага к успеху. Помню, мы сделали этикетки для выставки в виде картотеки, думая о людях на колясках, и получилось удобно всем и даже интересно, потому что необычно. Чем больше возможностей в музее предусмотреть для разных людей, тем лучше будет всем.
Расскажите о выставке «Чудесный колодец». Вы выбрали не самый простой путь — вовлечь нейроотличных ребят в подготовку выставки о сложных темах — семье, памяти, меняющихся ценностях. Что получилось?
Это выставка со сложной концепцией, которую мы сделали понятной и доступной. «Чудесный колодец» (так называлась, кстати, любимая детская книжка моей мамы) — выставка про истории семей и про сложные вещи, связанные с памятью: она может ускользать и бывает болезненной. С участниками лаборатории мы много говорили о том, что люди разные, и они по-разному воспринимают и оценивают моменты своей биографии, истории города или страны.
Получилось немало: рассказать, что важно сохранять воспоминания, общаться со старшими, научить ребят брать интервью у родителей. Ведь вводная точка «Чудесного колодца» — личный разговор…
Выставка задумывалась и получилась многослойной. Мне кажется, поэтому её высоко оценило профессиональное сообщество. При этом она была доступна для разных посетителей, потому что мы в первую очередь ориентировались на доступность, связанную с пониманием сложных смыслов, с их облегчением.
***
На выставке были представлены экспонаты из музейной коллекции и связанные с ними работы — рисунки, коллажи, аудиозаписи, которые готовили участники лаборатории «Кувшин слов», посетители детских творческих студий музея. Также на выставке были размещены работы победителей конкурса «Я художник — я так вижу» — детей и молодых людей с инвалидностью, их братьев и сестер на тему «Семья в искусстве». На сайте Музея Москвы можно послушать аудиогид по выставке и узнать о ней подробнее.
***
Лаборатория «Кувшин слов» завершила работу, выставка прошла, но ребята продолжают приходить в музей…
Это сюжет про устойчивость. Сами ребята пришли и сказали: «Мы будем продолжать». Организацию взяли на себя родители. Еще мы ходим в другие музеи Москвы — были в Музее Востока, «Гараже», «Царицыно», празднуем дни рождения и другие праздники. Вместе съездили в Петербург, ребята с родителями за шесть дней посетили девять музеев, заодно узнали и про питерскую инклюзию. По итогам поездки сделали мультфильм.
Про эффекты для сообщества понятно. А изменился ли музей, сработало то, что называется обратной инклюзией? Например, начали ли сотрудники первой линии больше понимать людей с ментальными особенностями, изменились ли лично вы?
Cотрудники по-другому реагируют, когда приходят другие посетители с особенностями здоровья, — это создает норму и меняет саму институцию. Я начала понимать участников лаборатории и как можно просто доносить сложное. На недавнем занятии мы изучали историю Москвы, до этого через собственный опыт знакомились с группой «Коллективные действия», как раз перед тем, как пойти в «Гараж». Разматывали веревочку и вставали по периметру нашего музейного двора. Я заранее не стала ничего рассказывать, просто спросила, согласны ли они принимать мою «власть». Все согласились, думали, что же мы делаем, давали свои трактовки происходящего. Когда ты что-то объясняешь через практику, всем становится понятно.
Когда мы с ребятами готовились к интервью для выставки, надо было поговорить о том, что воспоминания обнажают боль, предупредить, что кто-то может заплакать. И мы резали «луковицу памяти». Чистили лук, чтобы буквализировать метафору — нейроотличному человеку, чтобы всё понять, надо проделать это.
Опыт лаборатории научил меня быть мягче и понимать, что у другого человека мышление может работать иначе, чем у тебя. Некоторые приёмы, которые придумались для ребят из лаборатории, я теперь использую в обычных экскурсиях.
Для нас главное не показать что-то, а донести смыслы. Начинаешь сразу думать, что могут прийти дети, люди третьего возраста, что нельзя использовать слова, понятные только 30-40-летним. В итоге делаешь понятными любые свои тексты. Да, иногда нам говорят, что тексты сухие, но они просто лаконичны и понятны, в них нет сложных терминов и метафор. На одной из выставок мы сохранили дореволюционный стиль на одной этикетке. Но это исключение.
Разве можно отказаться от метафор?
Метафора метафоре рознь, конечно. Человек должен получить удовольствие от выставки. Поэтому в сопроводительном тексте важно стремиться к ясности и легкости, уложиться в 750 знаков, ведь есть ещё визуальная составляющая. Возможно, у него всего час времени, лучше оставить возможность посмотреть. Я, например, долго и медленно вчитываюсь, проваливаюсь в текст. А простая версия не отвлекает от выставки.
Прежде чем пойти в какой-то музей, я сразу ищу тексты на ясном языке — они соответствуют тому, что написано сложным, но их можно быстро прочитать, по сути, это супервыжимка.
Мы часто слышим, как то, что разрабатывается специально для кого-то, становится удобным для многих. Чем еще вы пользуетесь и что можете посоветовать из наработанных приемов?
Мне нравится, что есть социальные истории. Оттуда ты можешь все понять. Приём с луком — лайфхак для всех: когда что-то объясняешь, можно сразу делать. Я вела занятие для взрослой аудитории про ментальные карты и думала начать с теории — могла бы рассказать и про Кевина Линча, и про образ города, но решила, что лучше мы сразу начнём с действия. Все начали создавать карты, мы их обсуждали, угадывали, и все со всем разобрались!
Ценить личный живой опыт я научилась у подруги. Мы вместе вели занятие для подростков «История в картинках». Я рассказывала про Оскара Рабина, потом мы подходили к картине. А Полина просто подводила группу к экспонату и замирала: она молчала, ребята молчали. А потом она спрашивала: «Что вы думаете?» Рассказать можно и молчанием. И это важная часть инклюзии и работы с экспозицией — дать человеку возможность подумать.
Лучше меньше, потому что получается больше. Как в методе майевтики, который описан в диалоге Платона: Сократ последовательно задает вопросы, и через них находятся ответы. Или абстрактное искусство — как его воспринимать? Единственный способ — пережить его: порисовать под музыку, уйти от любых форм и навязанных смыслов, выразить что-то самим, — и понять, о чём всё это.
Фото: Музей Москвы